Мне всегда хотелось создать образ скрытного, молчаливого человека, а на деле выходил страшный болтун. Взять хотя бы этот дневник. Когда мне доверяли какой-нибудь секрет, я никогда его не рассказывал никому. Но зато все знали, что я знаю какой-то секрет. Ну, например, все парни в классе знали, что я знаю, кто нравится Ане, но никто из них не знал, кто именно ей нравится. Эта фишка проявилась в самый первый день учёбы в десятом классе, хотя, разумеется, была и раньше. Мы возвращались из 239 к Чернышевской. Там были я, Рома, Аня, Ксюша, две Наташи, Оля... И я рассказывал про теорию Джона Нормана. Что это было? Это было желание выглядеть лучше других.
Это очень хорошее желание, по-моему, потому что оно подталкивает к тому, чтобы не только выглядеть, но и стать лучше других. И я, чёрт меня дери, стал. В смысле, стал достойнее самого себя, своего образа.
Иногда я очень чётко ощущаю, что со своей болтовнёй хожу по лезвию бритвы. Шаг влево - Маша прочтёт дневник и явно не обрадуется, хотя я ей и так всё написанное здесь пересказываю, но это происходит совсем в другой обстановке. Шаг вправо - ляпну что-нибудь, что нельзя ляпнуть, Оле, тоже не хочу этого. Подскользнусь - дам ответ на вопрос, на который мне отвечать нельзя. Вот и приходится осваивать навыки церебрального балета.
Он одним словом просто убил меня. Ну да, я знал, что это существует, этого просто не могло не существовать, но когда прямо говорят... Защемило сердце, очень сильно. Не я, а он. Опять двадцать пять. Ну и какие могут быть вопросы? У меня нашлись. Начинаешь спрашивать себя, а что же такое любовь на самом деле, и задумываешься, что не можешь ответить. Не понимаешь, где заканчивается психология, и начинается химия. А самое главное - где заканчивается чувство, и начинается предрассудок. Вот это меня выбивает из колеи: наши предки на протяжении миллионов лет жили иначе, а я, едва ли не молящийся на антропологию, пытаюсь отрицать то, что дано природой, но беспощадно отобрано цивилизацией.
Отчего вымерли неандертальцы? Оттого, что потеряли эгоцентризм. Физически, это были существа намного превосходящие homo sapiense. Но их психика оказалась кардинально отличающейся. Неандертальцы считали себя частью единого целого, для них не было важности отдельной личности. А наши предки, напротив, были жадными, самовлюблёнными и эгоистичными. И именно это позволило им выжить, в то время как неандертальцы сократили число видов гоминидов ещё на один.
Я задаю вопрос: почему мы стремимся обладать теми качествами, которые привели конкурентов наших предков к гибели? Зачем мы повторяем ошибки, которые уже однажды были сделаны? Отрицание своей причастности к мировому целому - залог человеческого развития. С этой точки зрения Платон с его вселенской душой выглядит особым вредителем.
Предрассудки... Не помню, писал ли я это здесь, но свободным я считаю того человека, который свободен от предрассудков. Он не упустит выгодную сделку из-за того, что поставщик - кавказец. Он оденется так, как ему нравится, не задумываясь о том, как на него посмотрят. Он послушает синтпоп или шугейз, даже если его любимая музыка - хэви-метал.Собственно, меня к этой идее привела именно свобода выбора музыки.
Я прихожу к мысли, что человечество несвободно. Мы возвели огромные стены защиты моралью, и это правильно. Это не ограничение свободы, это её возведение. В какой момент от морали отделилась мода, я не знаю. Общее их происхождение мне очевидно - оба этих понятия берут за основу "как следует делать". Но если эгоцентрическая сторона морали заключается в том, чтобы у совести не было повода грызть нас изнутри, то эгоцентрическая сторона моды отправляет нас к тем самым неандертальцем - ты такой, как все. Хотя в контакте написано, что тебе нравится выделяться, что ты особенный, но ты неандерталец. Я теперь так и буду делить - на неандертальцев и хомосапиенсов. Ты слушаешь мэйнстрим, ты одеваешься по моде, ты даже книги читаешь те, что популярны. Тебе может трижды не нравится, но ты дочитаешь до конца, сволочь доисторическая! А сверху всё это присыпано религией - историческим пережитком со времён начальных этапов формирования нашего сознания. Фома Аквинский в качестве доказательства существования бога приводил сентенцию о том, что мы все его чувствуем. Ещё бы, если не менее полумиллиона лет люди не могли объяснить, что происходит вокруг! Ещё бы это не вошло в наше сознание за десятки тысяч поколений! Бедный Ницше - он не знал, сколько поколений должно смениться для полного искоренения религиозного атавизма и созидания его сверхчеловека.
Хрен с ней, с религией, я её терпеть не могу и говорить мне о неё противно. Откуда вообще в человеке желание копаться в говне? Мы кричим: "Политика - говно!" - и лезем обсуждать продление президентских полномочий. Я кричу: "Религия - говно!" и лезу обсуждать её возможное искоренение. Зачем? Да просто врага надо знать в лицо. Даже если ты хочешь покончить с собой, тебе следует выучить университетский курс анатомии, иначе пуля пробьёт не ту часть мозга и тебе парализует спину, с крыши упадёшь "удачно" и останешься "всего лишь" без ног, отравишься ядом не в той дозе и получишь дибилизм. А уж если ты хочешь покончить не с собой,а с кем-то другим! Да тут работы непочатый край. Вот и приходится. Жаль только. что при этом воняешь.
Разозлил он меня этим словом. Понаписал от души о своём мироощущении, а ведь садился писать о себе. И ведь слово-то хорошее, доброе на самом деле. Просто оно не про меня, хотя могло бы быть. И это убивает. Маша, Маша, как ты мне сейчас нужна...
Я размышлял об этом ещё в октябре. Размышлял, почему меня так тянет к Оле. Почему я всё ещё мечтаю о ней, почему боюсь оказаться рядом с ней, почему я хочу её до головокружения, почему не могу ответить на Анин вопрос. Я двадцать месяцев говорил себе, что всё ещё люблю её. При этом всё время были разные оговорки, типа "но это не навсегда", "скоро уже закончится" и т.д. А теперь меня перестал устраивать такой ответ. Не потому что я вдруг к ней охладел, а потому что мне его стало недостаточно. А почему я всё ещё её люблю? И я нашёл лекарство. Лекарство от Оли. Я аж прослезился от счастья. Наверное, со стороны это выглядит совершенно безумно, и я согласен. Любому лекарству я бы предпочёл просто второй шанс. Но идут уже не месяцы, а годы. У неё есть он, у меня есть Маша. Она счастлива без меня. Если поначалу я ещё во что-то верил, то потом даже самому себе стал напоминать средневекового рыцаря с недостижимой прекрасной дамой.
Я пока не буду раскрывать секрет своего психотерапевтического препарата. Если я его забуду, и мне понадобится лезть вспоминать в дневник - грош ему цена. А если не забуду, то сейчас точно нет никакой нужды записывать. Вот посмотрю, как он подействует, и скажу. Но курс "лечения" будет долгим. Если всё пойдёт по плану, то результат я надеюсь получить к осеннему слёту. Но до чего же мне противно... Я такого омерзения к себе давно не испытывал. Это конфликт. Конфликт между неандертальцем и человеком разумным (или правильнее будет homo egoisticus?) внутри меня. Сознание вопит об эстэтике, о романтике, а разум орёт, что о какой, в жопу, романтике может идти речь, когда мне БОЛЬНО? Когда мне двадцать два с половиной месяца больно! Он когда-то сказал мне что-то вроде "ну надо же как-то жить дальше". Я тогда ответил ему молчанием, хотя захотелось заорать только одно: "КАК?!" Как, если ты с моей же всесторонней помощью отобрал у меня самое дорогое? Наверное, мой выбор можно поставить между ситуацией, если бы я выбирал, трахнуть ли мне пьяную подружку и тем самым изменить одновременно Маше и себе, и ситуацией, если бы я был неизлечимо болен какой-то болезнью, причинявшей мне невыносимые страдания, и решался бы на самоубийство. Вот мой нынешний выбор где-то посередине. Предам ли я свои собственные убеждения, свою веру в любовь, если поступлю так? И что будет, если я этого не сделаю? Аня столько рассказывала мне о бывшей девушке Игоря, а я сидел у компьютера с открытым окошком аськи и чувствовал такое унижение, что ни в сказке сказать... И ничего не мог поделать. Потому что между нами нет разницы, кроме той, что я не сдерживаюсь на этих страницах, а она - в жизни. Впрочем, думаю, и у той девушки есть какие-то свои страницы, в которые она записала свои чувства, свою боль, своё унижение, свою ненависть, точно так, как это делаю я. А может и нет у неё таких страниц, но свою жизнь она запомнила и без записей. Наверное, это не так уж сложно, как мне кажется, - предать самого себя. Я же сменил те идеалы, о которых поётся в песнях, которые мне так нравились и нравятся. "Боязнь потерять теплое место, сытую жизнь, перспективную работу"... Какая боязнь, о чём вы? Это выворачивающий наизнанку страх. Добиться всего! И не потерять этого. Не получился из меня анархист. Может, оно и к лучшему, но в такие моменты, как сейчас, задумываешься: "А не предал ли ты себя?" Вспоминается, как в 17 лет стоял в ванной перед зеркалом, с твёрдостью во взгляде глядя на своё прыщавое лицо, а в голове звучало: "Всегда 17, всегда война!" Я верил, что так и выйдет. Где-то в дневнике есть записи, где я прямо об этом писал. Но так не вышло. А вот у Игоря, например, получилось. Я часто думаю, что у него мозгов, как у семнадцатилетнего, но не понимаю, говорю ли я это его образу в моей голове в укор или в похвалу. Так если я уже предавал себя, то что мне стоит предать себя ещё раз? Да ничего, я достаточно беспринципный человек для этого. А вот если это не было предательством... Если это правильный путь? Я ведь вполне чётко осознаю свои желания. Я знаю, что хочу иметь любимую жену и много детей, чтобы они были счастливы. Я знаю, что для этого нужны деньги. Очень много денег, миллионы рублей, если не долларов. С милым рай и в шалаше... когда милый на "Порше". Как ни странно, именно Игорь, заставляющий меня поднимать самому себе вопрос о предательстве идеалов юности, поддерживает мою уверенность в том, что этого не произошло. В чём-то я остался анархистом, в некоторым смысле этого слова. Я называю это просто "творческий человек". Моё участие в группе поддерживает меня. Это протест. Протест обществу неандертальцев. Протест моими текстами, хотя стихотворения вроде "Тоталитаризм" совершенно мне не типичны и редки. В первую очередь это протест поведением на сцене. Это должна быть ярость, и я учусь доносить её до зрителя. Помню наш второй концерт, который я весь простоял в уголочке, как Пётр Самойлов, без единого движения. То ли дело последний - я впереди, как и Игорь, танцую под нашу музыку (только немного, потому что мой ритм ещё недостаточно хорош для того, чтобы действительно беситься на сцене, как я, надеюсь, буду делать это в будущем), ору в микрофон совершенно адским аффективным голосом с лицом, полным ненависти и удовольствия от того, что сейчас происходит. А затем улыбка. Я стою в шортах и футболке, с лицом блестящим от пота, с огромной бородищей, с басухой через всё тело и... улыбаюсь. Потому что я получаю ответ. Я его не слышу, но моё сознание успокаивается, потому что слышит оно. Как дальше жить? Вот так и жить.